Ранние новеллы [Frühe Erzählungen] - Томас (Пауль Томас) Манн

Альдобрандино. Зато прогневит брата Джироламо, простофиля, а на сегодня и этого довольно.

Эрколе. Да-а, Господи, помилуй, он так строг, что выпорол бы за какой-нибудь огрех и самого святого Доминика. Втемяшил всем в голову, что подобно Моисею говорил с Господом: и лови теперь каждое его слово; он все может себе позволить.

Симонетто. Истинная правда! Мы ведь видели, как он накинулся сегодня в соборе на мадонну Фьору…

Дионео. А где она? Кто-нибудь знает, где она?

Пандольфо. У Великолепного, рассказывает.

Гвидантонио. Нет, она еще не могла доехать до Кареджи. До нашего ухода ее видели в городе.

Альдобрандино. А ты, маэстро Франческо, по обыкновению молчишь и только ухмыляешься. Между прочим, всем прекрасно известно, что ты обставил свой дом совершенно в языческом стиле, будто древний римлянин, и что картины твои не очень похожи на те, что писал Беато Анджелико…

Грифоне. Ты просто злишься, что поколотили тебя одного.

Альдобрандино. О Грифоне, тебе бы зваться Буффоном! Только и умеешь, что устраивать шествия да услаждать князей забавами, и терпеть меня не можешь, потому что я тельный художник. Нашей себе на шапку ослиные уши, шут гороховый! Я иду к Великолепному.

Андреуччо. Нет, погодите, послушайте! Лоренцо очень болен; нельзя вламываться к нему, как обычно, в карнавальных масках. Когда мы подходили, я видел в окне кардинала. Он махнул рукой, словно бы давая понять, что собирается спуститься. Подождем…

Гино (высоким голосом). Послушайте, что я хочу сказать! Нам нужно вместе взяться за дело. Кружок флорентийских художников должен подать Восьми жалобу против проповедей брата Джироламо. И те из нас, кто входит в оркестровый кружок Лоренцо, тоже должны сплотиться и потребовать, чтобы феррарцу заткнули рот…

Альдобрандино. Делайте что хотите! Я остаюсь с Лауро. Владыка он, а не монах. Да тем прохвостам, что дерзновенно посмели до меня дотронуться, он отрежет уши и, как полагается по закону, украсит ими стену дворца. Я его лучший друг, он любит меня. Я специально примчался из Рима, потому что он заболел. Добрался до Флоренции за восемь часов!

Грифоне. Что-что? За восемь часов из Рима?

Альдобрандино. Говорю тебе, за семь с половиной.

Грифоне. Что-что? И лучший друг Лауро? Когда же это он так тебя назвал? А я что, не примчался из Болоньи и Римини, где у меня придворные заказы, только потому что он заболел?..

Альдобрандино. Молчи, Буффон! Ты меня ненавидишь, я знаю, ты мой заклятый враг, потому что родом из Пистойи, из покоренной Пистойи, а я флорентиец и по рождению твой господин…

Грифоне. Что-что? Мой господин? Да ты бахвал! Драный фанфарон!

Альдобрандино. Ну давай, дуралей! Вытаскивай, что у тебя там, и защищайся, или я без разговоров убью тебя! Я смертельно оскорблен! Я готов совершить чудовищный поступок…

Андреуччо. Стойте! Перемирие! Смотрите! Вон там!

Леоне. Венера! Матерь Божья! Она! Это она!

Гино (в восхищении). Поприветствуем же ее! Послужим же ей!

На заднем плане останавливается нарядный позолоченный паланкин с фонариками и шелковыми занавесями. С него сходит Фьора, через плечо она бросает взгляд на художников и подает носильщикам знак удалиться вместе с паланкином. Еще мгновение стоит неподвижно, затем медленно идет по центральной дорожке вперед, как ее описал Пико: сложив руки под прямым углом, кисти на животе, выпрямившись, откинув голову, но низко опустив глаза. Она изысканной и удивительно искусственной красоты. Облик ее строго линейный, покойно симметричный, почти как маска. Волосы, покрытые тончайшим платом, струятся из-под него по щекам светлыми равномерными локонами. Над удлиненного разреза глазами каким-то образом удалены или сделаны невидимыми брови, отчего открытая часть над опущенными веками, имеющая чувствительное выражение, кажется приподнятой. Кожа на лице словно отполирована, тугая, натянутая; четко очерченные губы сомкнуты в многозначительной улыбке. На длинной белой шее тонкая золотая цепочка. Негнущееся парчовое платье с темными узкими, в мелких прорезях бархатными рукавами скроено так, что живот немного выступает вперед, а на груди виден фрагмент зашнурованного лифа.

Художники (выкрикивая бурные восхваления, торопятся ей навстречу, некоторые даже падают на колени, приветственно воздевая руки). Да здравствует Фьора! Да здравствует наша божественная повелительница! Да здравствует!

Фьора (не поднимая век, с холодной властностью и так тихо, что, когда она говорит, воцаряется полная тишина). Немедленно уберите оружие.

Альдобрандино. Да, повелительница! Да! Уберем! Смотрите! Вот его уже и нет…

Фьора. Вы зоветесь художниками?

Грифоне. Вам прекрасно известно, мадонна, что мы художники.

Фьора. Похоже, это вам не известно, так как, судя по всему, кое-что другое для вас куда важнее художества. (Пауза.) Думается мне, легковесно то искусство, детские то забавы, а не искусство, если после него у человека остается так много огня в крови.

Альдобрандино. Прекраснейшая, меня смертельно оскорбили.

Фьора (с издевкой и все еще очень тихо). Смертельно? О, тогда конечно. Если тебя смертельно оскорбили…

Гино. Вы ведете сегодня странные речи, мадонна.

Фьора. Правда странные? Я тебя запутала? Совсем заморочила тебе головушку, бедный маленький… Как?.. Погоди-ка… Как тебя зовут?

Гино (обиженно), Вообще-то вы меня знаете.

Фьора. Ну конечно. Ты Гино, любезный Гино. пишущий портреты красивых дам, Гино, обладающий безупречным светским лоском, Гино-танцор, от которого всегда так хорошо пахнет. Говорят, будто ты обрызгиваешь духами даже лошадь, когда выезжаешь в обществе?.. А вон Гвидантонио, который делает красивые стулья. Глядите-ка, и Леоне. Добрый день, господин! Надеюсь, вы восхитительно провели ночь…

Альдобрандино (не в силах молчать). Мадонна… вас тоже сегодня смертельно оскорбили!

Фьора. Оскорбили? Меня? Кто?

Альдобрандино. Любезнейшая, прекраснейшая… этот монах…

Фьора. Какой монах? Настоящий монах из новелл?.. А-а, припоминаю. Разве я не видела тебя сегодня в соборе? И тебя? И тебя? Я пошла туда со скуки. Вы неплохо смотрелись. Я видела, как вы все побелели, даже глаза.

Альдобрандино. От гнева, госпожа! От гнева!

Фьора. Разумеется. У вас тряслись губы. Вам было не по себе от отваги. Я все видела.

Альдобрандино. Негодяй! Жид! Разбойник! Он посягнул на вашу честь…

Фьора. Послушайте только, какая сила слов! Еще немного, и ты сравняешься со своим монахом, Альдобрандино, мой смелый художник. Подхватывайте же, остальные! Не отставайте! Поругайтесь, отведите как следует душу, ведь в соборе гнев не оставил вам времени на поступки…

Альдобрандино. Поступки… Клянусь всеми богами, вы несправедливы, высмеивая нас, мадонна! Перед самым нашим приходом мы совещались, как прекратить безобразие. Однако что мы можем? Лоренцо нас любит, но одно ваше слово значит для него больше, чем все наши жалобные стенания. Лишь захотите, и с феррарцем покончено. Ему отрежут оклеветавший вас язык, вскроют грудь, что он заслужил, — ах! — короче говоря, его убьют…

Фьора (с внезапно прорвавшейся яростью). Так убей же его! (Молниеносным движением выхватывает из лифа стилет и протягивает его Альдобрандино.) Убей! Видишь этот изящный маленький кинжал? Вот здесь острие клинка чуть окрашено в коричневый… Бери! Это от терпкого сока, в который я его обмакнула. Одной царапины будет довольно… Бери же, вместо того чтобы беспомощно закатывать глаза! Бери, Гино, мой нарядный рыцарь! Или ты, Гвидантонио, который делает красивые стулья? Держи, Франческо Римлянин! Ты так похож на античного мясника. А он всего-навсего слабый священник…

Альдобрандино. Мадонна… к нему не подступиться. Он в Сан-Марко… Да и народ его любит… А по пути в собор его надежно охраняют…

Фьора (смотрит на него). Он придет сюда.

Художники. Придет сюда? Кто? Кто?

Фьора. Брат Джироламо. Сюда. Сегодня.

Альдобрандино. Брат Джироламо… придет… сюда…

Фьора (прячет кинжал, изменившимся тоном). Я пошутила. Сыграла с вами шутку. Нет, право, нелепая мысль: брат Джироламо — и здесь! Теперь позвольте с вами проститься.

Альдобрандино (еще несколько растерянный). Вы к Лоренцо?